Запись составлялась явно на протяжении нескольких дней, с перерывами. Говорят об этом и разные чернила и даже ощутимо различающаяся манера письма.
Я сам помню довольно смутно… нет, неправильно так говорить: я прекрасно ее помню, но это было уже после того, о чем я собираюсь написать. Просто это странная такая история. Наверное. Да, наверное. Мне она кажется странной.
Страшно вспомнить: пять месяцев назад я
Нет, не так.
Четыре месяца назад она
Тоже неверно.
Ладно, пойдем от простого к сложному: месяц назад она уехала и оставила мне стихотворение. Написанное, как мне кажется, где-то за три месяца до отъезда… не суть когда. Но определенно не позднее пяти месяцев от нынешнего дня и не ранее четырех, потому что она уехала. Кажется, я не только шнурки завязывать разучился, но еще и мысли излагать. Раньше вроде получалось.
Имя очень простое. Это хорошо было – просто произносить, когда корчит всего и горло дерет наждачкой.
Я не знаю, за каким чертом Эми здесь работала и куда уехала – знаю, что в «родное» отделение Ордена, а в какое – не помню. Наверное, она обмолвилась об этом, когда я еще был плох, а я, идиот, не переспросил.
Нет, мне не хочется ее отыскивать. Просто
Просто странно не знать.
Мне не нравится это все: и то, что со мной происходило тогда, и то, что в этих стихах. И Эми мне никогда не нравилась больше чем любая другая медсестра, способная принести обезболивающее и стакан воды. Она ухаживала за мной с того момента, как меня – безвольной тушей с дырой в голове – доставили в Орден и я не уверен, что
Нет, ни в чем я не уверен вообще.
Она хорошая была. Тихая. Сейчас наверное такая же, о чем я. Почему была.
И старше меня лет на двадцать.
Комуи сказал писать больше, так, мол, восстановишься быстрее. Не знаю. Не пишется. Что-то ерунда только выходит.
Он говорил, что первое время все со мной было совсем плохо, и потом тоже плохо – терминами сыпал сложными.
Первые два месяца я не помню. Мне говорили, что я приходил в сознание ненадолго, но ничего такого мне не вспоминается. Наверное, было, раз так говорили.
Я перечитываю стихотворение и ничего не могу понять. Эта лихорадка и сейчас меня донимает вечерами, но уже не страшно, уже очевидно – выберусь. Она сходит на нет. Уже не сорок на градуснике.
Но тогда, видимо, она вместе со всем прочим меня убивала.
Мне неловко спросить у Комуи, была ли остановка сердца. Не знаю, почему, я не хочу знать – вроде, ничего в этом нет такого – знать, побывал ты на том свете или нет, но я не хочу. Как-то претит обратиться к нему с таким вопросом – а случалось ли такое, пока я тут лежу.
Я долго тут лежу. Уже пять месяцев.
И еще долго буду лежать.
Хотел написать об этом кратко, а пишу третий вечер кряду. Дня не было: отрубило после завтрака – будто в болото ухнул – и проснулся недавно. Солнце садится. Скучно, во рту как кошки нагадили, вата вместо мозгов. Перечитал стихи: красивые.
Почему-то не покидает ощущение, что неспроста они. Нет. Я ничего не понимаю решительно. Мне боязно делать выводы. Но чувство такое, что пока я валялся на этой койке с температурой под сорок, что-то в сердце у Эми творилось. Не уверен, что хорошее.
О чем можно думать, сторожа незнакомого человека, который того и гляди коньки отбросит?
Остановка сердца была или нет?
Потом, когда я начал поправляться, она так же дежурила по ночам, но чем лучше мне становилось, тем больше она молчала. Странное такое, отдаляющееся поведение. Будто она что-то уже сделала и теперь намеренно уходила?
И да. Уезжая, она поцеловала меня в лоб, как целуют покойников.
Конец.
Нет
Нет, не понимаю
Оно рядом, это понимание
Черта с два понимание – это произошло, пока я спал. Это ее жизнь и я так, событие, повлекшее что-то за собой, но это не значит, что я способен разобраться, более – что я должен разбираться.
Она изменилась, это да, словно уезжая от меня, уезжала от границы в новое нечто. Но мне уже не понять. Но меня уже
Не касается.
А стихотворение тогда зачем? Просто на память, что она была в моей жизни? Уж больно он жуткий, такой подарок.
Хотя если я не умирал – то вполне себе стихи, красивые очень, не_про_меня.
А если про меня – то страшные.
Рука не поднимается избавиться от них, а читать неприятно. Но делать здесь нечего, от скуки невольно достаю и читаю опять и опять. Клянусь, я выкину это из головы, когда выйду из палаты.
Шесть месяцев прошло. Кажется, я понял все-таки.
Не было нужды что-то выдумывать. Чем бы они ни были, эти строчки, я должен просто принять их. И да, там я. За строчками. Значит, все правда. Мне теперь стало страшно. Ну что ты, идиот. На нож брюхом не страшно, а тут?... ведь все хорошо.
Если бы я помнил. Мне было бы проще, если бы я это помнил. Господи, Ты наверное мне место указал – я не помню. Прости, я не помню.
----------------------
Между первых страниц в тетради – листочек с аккуратными, округлыми «женскими» буковками строк, сложенный в четыре раза. Потрепанный изрядно, но чистый и не рваный.
Часы отбивают двенадцать вместо сердца и бьют.
Смотри, крысы сбирают войско и поют,
И песня их заунывна. И простыни всё холодней,
Я сижу у изголовья – «Не болей».
Поют: «Горбун прячет принцессу в горб,
Чтобы скрыть от метели,
Принцесса ложится в хрустальный гроб,
Не сумев согреть ни одной постели…»
У тебя тридцать девять и девять, горячий лом в голове
И ломка в теле.
Крысы поют и пляшут, запасливо сказки впрок.
Сорок, сорок, сорок
В градуснике
И между строк.
И пляшут, и пляшут, и пляшут, часы разбирая на стуки,
И стуки- на сказки,
И сказки – на бред.
Дай согрею - у тебя холодные руки…
Ну что же ты?
...
А дыханья
Нет.