Тики снится мальчишка. Совсем ещё мальчишка - светловолосый, болезненный, но удивительно стойкий, цепляющий за жизнь, не смотря ни на что. Он робко улыбается, дёргает Тики за штанину, внимательно вглядываясь в его лицо. Подожди немного, хорошо? Я вернусь, обязательно вернусь, веришь? И Тики протягивает руку, чтобы взъерошить и без того спутанные волосы, но. Не дотягивается. Но всё вокруг - уходит во тьму, словно нерадивый художник вдруг решил замазать картину чёрными красками, скрыть, забыть об этом - не видеть больше. И мальчишка - тоже. Уходит. Исчезает. Тики сжимает пальцы в кулак, так и не дотянувшись, в груди становится нестерпимо жарко-больно. И когда он снова видит свои руки - не человеческие будто и вовсе, когтистые: в нём что-то неумолимо меняется, он чувствует это. Он задыхается силой, ужасающей - она рвётся наружу, она рычит, ей тесно и цепи её больше не сдерживают. Голова раскалывается и Микк невольно метнулся к ней руками, сжимая в пальцах непривычно длинные, отросшие волосы. И Микк, если честно, слабо понимает что вообще происходит, он не уверен, что хочет этого, он что-то неумолимо забывает. Кажется, что-то важное.

- Малыш Тики, - тянет слова просто до неприличия радостный Тысячелетний и Удовольствие даже не огрызается, только выразительно выгибает бровь, - пойдём-пойдём! Встретим нашего нового брата! ~♥ - пополнение в чокнутом семействе? Почему бы и нет. Пойдём.

Когда Граф говорит, что их новый брат Разложение - Тики представляет кого-то явно неприглядного вида или с какой-нибудь откровенно отталкивающей способностью.  И Тики даже становится любопытно - кто же ты такой? Мужчина-женщина? Наверняка первое, не вяжется чувство с прекрасным полом. Впрочем, чем Граф не шутит, всё может быть.

Дождь лил с такой силой, словно желал смыть всё на своём пути, словно желал что-то скрыть: не ходи сюда, не смотри. И Удовольствие, безнадёжно промокший, раздражённо убирал длинные пряди с лица, заправлял их за ухо, щурился, вглядываясь - кажется, впереди кто-то был. Вот хорошо Тысячелетнему батюшке: идёт себе под зонтом, приплясывает. Гроза всех Экзорцистов, да? Тот, кто мир уничтожает, да? Пожили бы вы с ним хоть три дня, а.
Граф как-то подозрительно быстро оказывается рядом с мальчишкой, корпусом подаётся в бок, заинтересованно, цепко оглядывая того с головы до ног. Щенок ещё. Наконец-то, наконец-то! Скоро все будут в сборе, осталось - немного, а там - дело за малым.
- Это он, леро? Разложение Ноя, леро? Я угадал, леро? - задёргался зонтик, словно желая выпрыгнуть из сильных рук Тысячелетнего, словно желая разглядеть того, кто так заинтересовал господина.
- Ты, наверное, замёрз, дитя? - с пугающей улыбкой воркует Граф, - ты знаешь кто ты? - и в голосе восторженные нотки, кажется ещё чуть-чуть и он пустится в пляс. Я объясни тебя, объясню, я помогу тебе вспомнить кем ты являешься на самом деле.
А Тики ничего не говорит, даже на дождь уже не обращает внимания. Просто смотрит на этого настороженного мальчишку, в пижаме, под проливным дождём. Почему ты - здесь? В таком виде. 
Почему ты - такой?
Он едва заметно хмурится. Лучше бы женщина. Кто угодно - не ребёнок.

Тики бросает недовольный взгляд на откровенно счастливого Графа, тяжело вздыхает. Граф рад, конечно же рад. Ещё один из рода Ноя. Ещё одна фигура в его партии. Интересно, скольких ещё он хочет дождаться, прежде чем наконец-то решит начать? И Тики даже не знает точно - хочет или нет, чтобы это случилось. Противоречиво. Его вполне устраивает та жизнь, которой он живёт сейчас и, если честно, Тики немного опасается, что если Граф станет серьёзным хоть немного – свернуть обратно на ту дорогу, по которой Тики идёт сейчас будет сложно. А Тики не хочет с неё сходить. С другой стороны – как давно он чувствовал запах крови? Как давно он слышал чужой крик, чужие мольбы? Будоражит.
Тики подходит ближе, садится на корточки рядом с мальчишкой, придирчиво оглядывает.
– Роад понравится, – усмехается, достаёт сигареты, неторопливо закуривает. Изящный, одетый не к месту – в костюм тройку, на голове высокий цилиндр. Право, Граф, я думал мы пойдём на званный ужин какой-нибудь. А тут. Удовольствие было протягивает руку, но тут же убирает: грязный мальчишка, меньше всего ему хотелось марать перчатки. И он стягивает с одной руки - идеально чистую - пальцами пробегается по чужой замызганной щеке.
– Отмыть бы тебя, шкет, – усмехается, вдруг – резко поднимается. Ох непростой мальчишка. По глазам видно – проблем от него не наберёшься.
– О, он тебе нравится, Ти~ики? – Граф чему-то усмехается: Тики чувствует – усмехается и ему совершенно это не нравится, – у меня прекрасная идея! – ещё чуть-чуть и прыгать от счастья начнём. А Тики невольно напрягается, зубами сжимает сигарету, – возьмёшь его под опеку, – едва ли не мурлычет, чтоб тебя, Тысячелетний.
– Что? – глупо переспрашивает, тушит сигарету, – вы ведь шутите, правда?
– О нет, малыш Тики, я очень-очень серьёзен! – сверкает глазами, – ты сам как ребёнок, поэтому может остепенишься? – смеётся и – исчезает. Вот просто – исчезает. Ну охренеть теперь. И что ему с ним делать?

Микк запускает пальцы в волосы, ерошит: чёлка липнет ко лбу, щекам; Тики криво усмехается. В ад, да? Пожалуй. Щенок. Бездомный, потрёпанный – из одного ада, в другой; кажется, так выходит.
– Поднимайся, – с лёгким раздражением, но, впрочем, оно быстро проходит, как и недовольство: не в первой – это даже навевает воспоминания, – здесь грязно, – тонкой усмешкой.
– Ты веришь в Бога ... как тебя зовут, кстати? – снова достаёт сигарету, чиркает спичкой, неторопливо прикуривая; запрокидывает голову назад – небо затянуто густыми, тяжёлыми тучами, точно нагоняя и без того тягучую атмосферу и кажется, только утихший дождь начнётся снова – ещё более яростный, сильный.
– Мы люди, – наконец отвечает на вопрос, после глубокой затяжки, – впрочем, – оглядывается по сторонам, кивает шкету, чтобы следовал за ним, на восток, – некоторые именно так бы нас и назвали. Демонами. Что может быть проще, чем оправдание жестокости злыми духами, исчадиями ада?  – Микк смеётся приглушённо, чуть склонив голову, смотрит на него через плечо, – но не такие жалкие люди, каким был ты, например всего неделю назад, – скалится – хищно, опасно сверкнув глазами. Снова отворачивается, – видишь ли, нас не так просто убить. Дети Адама. Апостолы. Так говорят. Какая ирония, а? – Тики замолкает, когда дождь снова начинается – ещё слабый – хмурится.

Кто ещё так будет меня ненавидеть. Эхом повторяет в голове, тонко усмехается. И правда что. Умный мальчик. Но лучше ему не повторять за Графом. Для Тысячелетнего Тики точно  ребёнок. Раньше Тики это ... раздражало. Горделивый, самоуверенный. Был. Отчасти остался. Но что-то в голове после того случая  определённо сдвинулось. И не факт ещё, что в нужную сторону.
Микк глухо цокает языком, бросает окурок, затаптывает в грязи.
– Именно. Адамов ублюдок, – согласно кивает. Тики, пожалуй, нравится как это сформулировал Том: кто они, Нои, если не ублюдки? И он коротко смеётся: а  шкет-то не промах – уяснил самое главное.
– Ты волен делать что угодно; жить – как угодно. Но когда позовёт Граф – ты должен быть с ним. За него. На его стороне. Тут, знаешь, война идёт, – ухмылкой, – знаешь как нас ещё называют? Семья Ноя. У каждого апостола свой ... хм, номер? – дёрнул уголком губ: такое звучание ему самому не по душе, – и своё чувство. Я - Третий Апостол, Удовольствие. Ты, - разворачивает, смотрит в упор, - Шестой Апостол, Разложение, – Микк устало вздыхает: Граф тебя дери, чтобы рассказать всё, уйдёт немало времени.
– Нам нужен ночлег, – отвечая на вопрос "куда", – меня не прельщает мысль всю ночь шататься по улицам под проливным дождём, слушая разъярённое громыхание неба, – фыркает; Тики кажется почти ... добропорядочным: в костюме, опрятный, с прямой осанкой; почти – с чуть насмешливым взглядом, в жестах, словах – слишком много вольности, слишком много самоуверенности, неясного безразличия ко всему остальному.